— Пожалуйста, — взмолилась Джейн Сэдлер. — Пойдите и помогите ему.

— А вы не можете? — спросил Реймон.

Она покачала головой.

— Я пыталась. Мне кажется, от этого только хуже. В его теперешнем состоянии. Потому что я женщина. — Она залилась румянцем. — Вы понимаете?

— Ну, я не психолог, — сказал Реймон. — Но все-таки пойду посмотрю, что можно сделать.

Он покинул беседку, где отдыхал до прихода Джейн. Карликовые деревья, ниспадающие лианы, мох и цветы возвращали ему спокойствие. Но он заметил, что немногие теперь приходят сюда. Напоминают ли им растения слишком о многом?

Разумеется, никаких планов не строили насчет празднования осеннего равноденствия, который приближался по корабельному календарю — как, собственно говоря, и всех остальных праздников. Празднование явно удалось.

В спортзале игроки в гандбол в невесомости носились из угла в угол.

Однако члены экипажа играли скорее из упрямства. Большинство пассажиров редко приходили сюда, кроме как на обязательные занятия. Они не выказывали большого интереса и к трапезам. Правда, нельзя сказать, чтобы результаты деятельности Кардуччи в последнее время вдохновляли. Один-два прохожих молча кивнули Реймону в знак приветствия.

Дальше по коридору была открыта дверь в любительскую мастерскую.

Гудел токарный станок, сиял синим огнем факел резака в руках Като М'Боту и Иешу бен-Цви. Они явно делали что-то для недавно возобновленного экологического проекта Федорова-Перейры, и перебрались сюда из-за недостатка места в мастерских на нижних уровнях.

Хорошо, что проект возобновили, но дело продвигалось слишком медленно. Нужно в точности быть уверенным, что ты делаешь, прежде чем переоборудовать системы, от которых зависит жизнь. Пока еще проект находился в стадии исследований и над ним работали лишь несколько специалистов.

Программа усовершенствования инструментов, которой руководил Нильсон, была великолепным средством занять людей работой. Теперь она близилась к завершению, если только астроном не изобретет еще какие-нибудь усовершенствования. Большая часть работы была закончена, груз перемещен, палуба номер два превращена в электронную обсерваторию, ее запутанные провода подстрижены. Эксперты могли настраивать и уточнять приборы и погружаться в углубленное изучение внешнего мира. Для большей части работавших над проектом дел больше не осталось.

Не осталось ничего, кроме как терпеть.

При каждом кризисе люди сплачивались. Но за каждым взлетом надежды наступал более глубокий спад, каждая новая неприятность била больнее. Не принесло большой радости и изменение правил о детях. О материнстве попросили всего две женщины, и их последние инъекции будут действительны еще несколько месяцев. Остальные заинтересовались, разумеется, определенным образом…

Корабль вздрогнул. Тяжесть навалилась на Реймона. Он чуть не упал на палубу. Металлический шум пронизал корпус, как гонг basso profundo. Вскоре все утихло. Вернулась невесомость. «Леонора Кристина» прошла сквозь еще одну галактику.

Эти прохождения участились. Неужели корабль никогда не встретит конфигурацию, которая позволит ему остановиться?

Могли ли Нильсон, Чидамбарна и Фокс-Джеймсон просчитаться? Может, они начали это осознавать? И именно поэтому работают допоздна в лаборатории в последние недели, и так молчаливы и озабоченны, когда выходят наружу перекусить и поспать?

Ладно, Линдгрен наверняка получит сведения от Нильсона, когда они подтвердятся. Каковы бы они ни были.

Реймон поплыл по лестничному колодцу к палубе команды. Он зашел в свою каюту, а потом нашел нужную дверь и позвонил. Не получив ответа, он толкнул дверь. Заперто. Соседняя дверь на половину Сэдлер была открыта. Он вошел в ее половину каюты. Перегородка между ней и ее мужчиной была опущена. Реймон убрал перегородку.

Иоганн Фрайвальд плавал в воздухе на конце страховочной веревки.

Рослая фигура скорчилась в зародышевой позе. Но в глазах была настороженность.

Реймон ухватился за поручень, встретил этот взгляд и сказал уклончиво:

— Я удивился, почему тебя нигде не видно. Потом мне сказали, что ты себя плохо чувствуешь. Могу ли я чем-то помочь?

Фрайвальд что-то буркнул.

— Вот ты мне действительно можешь помочь, — продолжал Реймон. — Ты мне чертовски нужен. Ты лучший дружинник — полицейский, советник, глава рабочих групп, генератор идей — который у меня был за все это время. Без тебя мне не обойтись.

Фрайвальд заговорил с видимым усилием.

— Придется обойтись без меня.

— Почему? В чем дело?

— Я больше не могу выдержать. Все очень просто. Не могу.

— Но почему? — настаивал Реймон. — Наша работа физически не трудна. И в любом случае ты крепкий мужчина. Невесомость тебя никогда не беспокоила.

Ты человек технической эры, практичный парень, здоровый духом, прочно стоящий на земле. Не такой, как эти сосредоточенные на себе неженки, которых надо каждую минуту нянчить, потому что их нежный дух не в силах выдержать долгое путешествие. — Он ухмыльнулся. — Или ты тоже такой?

Фрайвальд шевельнулся. Его небритые щеки слегка потемнели.

— Я человек, — сказал он. — А не робот. И наконец я начал думать.

— Друг, неужели ты думаешь, что мы бы выжили до сих пор, если бы по крайней мере офицеры не тратили каждый час бодрствования на то, чтобы подумать?

— Я не имею в виду ваши проклятые измерения, вычисления, поправки курса, модификации оборудования. Это результат ничего иного, как инстинкта выживания. У омара, вылезающего из котла, примерно столько же достоинства.

Я спросил себя, зачем? Что мы в действительности делаем? Какой в этом смысл?

— Et tu, Brute, — пробормотал Реймон.

Фрайвальд переворачивался, пока не оказался с констеблем лицом к лицу.

— Раз уж ты такой бездушный… Ты знаешь, какой сейчас год?

— Нет. И ты не знаешь. Данные слишком ненадежны. А если ты хочешь знать, какой год был бы на Земле, это для нас лишено значения.

— Замолчи! Я знаю весь этот треп по поводу синхронизации времени. Мы пролетели что-то около пятидесяти миллиардов световых лет. Мы огибаем пространство как таковое. Если бы мы вернулись в этот момент к Солнечной системе, мы бы ничего не нашли. Наше солнце давным-давно погасло. Оно разбухало и набирало яркость, пока не поглотило Землю, оно превратилось в белого карлика, в уголь от костра, в золу. Другие звезды последовали за ним. В нашей галактике не осталось ничего, кроме убывающих красных карликов, если хоть они остались. Если и их больше нет, тогда — только застывшая окалина, выгоревшие мертвые глыбы. Млечный Путь погас. Все, что мы знали, все, что произвело нас на свет, мертво. Начиная с человечества.